Меня милый уронил в черню смородину
А я ноги задрала и кричу: «За родину!»
А я ноги задрала и кричу: «За родину!»
Посмеялись мы, а я вспомнила, как девчонкой-семиклассницей...
Впрочем, по-порядку. В той смене в пионерском лагере был у нас необыкновенный воспитатель. Он знал такое количество стихов и песен, каких мы не слыхивали. Очень часто собирались отрядом и слушали, слушали его, рты открыв. Я, девочка, к музыке способная, кой-чего непроизвольно запомнила.
Уже дома, однажды вечером, посуду мою, а между делом песню горлопаню, одну из тех, что воспитатель пел (слова помню до сих пор, и прошу тех, кто читает, не судить строго)
Давным-давно
Где, все равно
Жил-поживал один сапог в кирзовой коже.
И тот сапог
Был одинок
И на другие сапоги он был похожим.
Однажды он
В кафе-салон
В своей кирзовой аммуниции ввалился.
Но вот беда
Да.Да.Да.Да.
Сапог у видел босоножку и влюбился.
Он клялся ей
В любви своей.
Он говорил, едва оправившись от скрипа:
«О роза фей,
О будь моей!
Ты мне нужна,
Как аспирин во время гриппа.»
Она в ответ
Сказала: «Нет!
Мне нужен фрай,
Чтобы купил мне чернобурки,
А ты сапог,
Что дать бы смог
Лишь к каблукам свои прилипшие окурки.»
Где, все равно
Жил-поживал один сапог в кирзовой коже.
И тот сапог
Был одинок
И на другие сапоги он был похожим.
Однажды он
В кафе-салон
В своей кирзовой аммуниции ввалился.
Но вот беда
Да.Да.Да.Да.
Сапог у видел босоножку и влюбился.
Он клялся ей
В любви своей.
Он говорил, едва оправившись от скрипа:
«О роза фей,
О будь моей!
Ты мне нужна,
Как аспирин во время гриппа.»
Она в ответ
Сказала: «Нет!
Мне нужен фрай,
Чтобы купил мне чернобурки,
А ты сапог,
Что дать бы смог
Лишь к каблукам свои прилипшие окурки.»
Так вот пою это я, а краем глаза вижу, как папа на кухню подтянулся. И так он на меня смотрел, что я шкурой почуяла, что что-то не так! И что дело, скорей всего в песне! Но я мужественно допела до конца. Когда я смолкла, он тихо так спрашивает: «И откуда ж ты ее взяла?» Я честно совершенно отвечаю: «Нам ее воспитатель в лагере пел!» А у самой уже все поджилки трясутся. А он мне отвечает: «Воспитатель в пионерском лагере не мог петь детям такие песни!» Я с ужасом понимаю, что мне нет никакого оправдания, но что еще хуже, я еще и воспитателя нашего заложила невольно, в гордости своей.
Больше он мне ничего не сказал, было ли продолжение у этой истории, в смысле, последствия для воспитателя, я не знаю. Песню эту я осмеливалась петь только когда на горизонте взрослых не было видно. Теперь смешно вспомнить. И правда, пай девочка и вдруг какую-то блатную песню...