Испытание

[demma60]

Даже когда все уже было давно позади не раз задавала себе этот вопрос и ответа не находила. Как нужно вести себя, когда рядом родной тебе человек умирает медленной смертью. Когда он молод и знает, что умирает. И следом задаю себе другой. А правильно ли я поступала, каждый день, день за днем наблюдая, как жизнь уходит из него. И надо ли было все позволять и все прощать? Это сейчас, чуть что, тебе в помощь психологи, психотерапевты и другая медицинская братия. Посоветуют, порекомендуют, проконсультируют. А тогда я сама, лично, исходя из собственных знаний, понятий и убеждений, принимала на тот момент самые ответственные для себя решения. Права или неправа я была, теперь судить поздно. Все сложилось, как сложилось. Я попробую по полочкам разложить почти пять лет своей жизни. Брак был почти идеальный. Все подруги (и не только) в один голос утверждали это. Мы познакомились в Новогоднюю ночь. Может быть это звучит несколько пафосно, но я на следующий день поняла, что это мой мужчина. Когда я недели через три приехала после зимней сессии домой, я сказала маме, что встретила парня и, кажется, выйду за него замуж. На 8марта мы подали заявление в ЗАГС и 8 мая гуляли на свадьбе. Надо сказать, я не ошиблась и это, действительно, был мой мужчина. Так уж вышло, что я не могла иметь детей. И мы дружно решили усыновить ребенка из детского дома. Планам не суждено было сбыться. Болезнь вошла в нашу жизнь неожиданно. Гематология, операция, долгое восстановление. Домой он вернулся изменившимся до неузнаваемости. Он в буквальном смысле держался за мой подол, как дитя малое и смотрел мне в рот. Таким беспомощным я раньше его не видела. Ведь до этго момента он ни разу почти не болел. И попасть в больницу, на операционный стол, да еще с непонятным диагнозом для него стало шоком. Первый год болезни прошел для нас относительно легко. Постепенно он приспособился к своему новому состоянию. А ему сразу дали III группу инвалидности. Он даже еще вернулся на работу. На второй год работать ему стало уже сложнее и мы решили, что он будет дома. В одной глухой деревушке он соорудил себе подобие домика. Рядом лес, озеро. Почти стерильный воздух. Все лето он проводил там. Разводил кроликов (диетическое мясо ему было жизненно необходимо), рыбу ловил, грибы-ягоды собирал. Осенью по первому снегу возвращался домой. Опять больница, лекарства и эта жуткая растерянность и беспомощность. И диагноз - лейкемия. Мы оба понимали, чем это закончится. Я не смела даже близко поднимать эту тему. Вот и показались первые проблемы. Ревность. Безосновательная, тупая и разрушительная ревность. И самое обидное, я не могла предвидеть даже, откуда ждать подвоха. Доходило до смешного. Один его приятель молодой повадился к нам с бутыльком наведываться. Выловила я его как-то на лестнице и выдала по полной программе. Он дорогу к нам позабыл. А если где-то в компании их дружеской заходил обо мне разговор, только морщился и молчал. Вывод был сделан однозначный, не приходит и кривится, потому что я б... . Кто-то ошибся квартирой, позвонил в нашу дверь, увидел, что открывает незнакомый мужик, развернулся и в лифт. Вывод опять же готов. Тот же. Шел по улице с приятелем, что-то под ноги попало. Приятель объявил, мол, примета такая, значит твоя жена гулящая. И множество подобных моментов. Я не знала как с этим бороться. Убеждать бесполезно. Уехала в командировку, такие письма получала, и люблю и ненавижу, и б... и святая, и жить без тебя не могу и домой не возвращайся. какой-то кошмар получался. Но иногда были просветы. И в один из таких моментов я поставила вопрос ребром. Кстати в такие дни о ревности даже и не вспоминалось. Я была самая-самая... Мы хорошо поговорили и договорились, что как только на него накатит очередная волна истерии он меня предупредит, чтобы я меры могла принять. Я нашла для себя выход в сильных успокоительных. Мой выбор пал на элениум. Действовало это примерно так. Он меня предупреждал, что вот-вот начнется, я принимала таблетки и с ними могда относительно спокойно выслушивать все потоки грязи, которые на меня обрушивались. Я становилась спокойнее, его бесило, что меня до истерики сложнее довести, он изощрялся как мог, я увеличивала дозу и так далее. Результат был ожидаем. Эти приступы ревности с истериками буквально сводили меня с ума. Доза достигла уже восьми таблеток. Больше пить нельзя было. Я лихорадочно искала выход. Летом я могла от него отдохнуть и набраться новых сил. О его болезни даже не заикалась. Я не знала даже размер его пенсии, любой вопрос на эту тему воспринимался как упрек. Воспримался бурно, с истериками и оскорблениями. Это еще два года. Ему становилось все хуже. Истерики и оскорблени все изощренне. Он вскакивал по ночам, метался по квартире и бесновался. Я в такие минуты накрывалась одеялом с головой и делала вид, что крепко сплю. Он был в такой ярости, что я боялась, что он как-нибудь просто убъет меня, если я хотя бы рот открою в ответ. Надо отдать должное, никогда меня и пальщем не тронул. Зато издевался от души. Особенно старался на людях. Я пыталась все обернуть в шутку. Стыдно же, когда тебя оскорбляют прилюдно. Дошло до того, что я и сама стала верить, что женщины хуже меня просто не существует. Я чувствовала себя настолько ничтожной. Все кругом мне твердили, что это мой крест, что я должна все стерпеть и все вынести. Что на больного грех обижаться. Я думала только о том, сумею ли я все выдержать и не сойти с ума раньше, чем он умрет. Я разговаривала с его врачем и не смела спросить напрямую. Сейчас я с уверенностью могу утверждать, что женщина во мне была практически уничтожена. Осталась нянька, сиделка или как там еще можно назвать.Я заботилась о нем, как могла. Доставала дефицитную черную икру (чего мне это стоило), мясопродукты только прямо с мясокомбината, чтобы свежайшее. Дома всегда все было приготовлено, намыто и настирано. Только слова его уничижительные доставали меня везде, где бы я ни была. Нервы уже отсутствовали. Любые добрые слова в смой адрес, а еще хуже, комплименты от других мужчин, я воспринимала как оскорблениеили намешку над собой. Ну не верила я ни на грамм, что я такая, как они говорят. Я была глубоко убеждена, что на меня даже в голодный год ни один нормальный, да и ненормальный тоже, не позарится. Худшей женщины свет не видывал. А тут наступило время, когда он перестал выходить из дома, не мог. И теперь на меня набрасывался с удвоенной энергией. Я ни к кому не могла обратиться за помощью. Для всех он был по-прежнему прекрасным парнем, добрейшим, чутким, понимающим. И чего это она выдуривается? Мне никто не верил. Я тихо сходила с ума. Неизвестно, что бы стало со мной, если бы по воле случая я не попала в Москве на прием к одному врачу (я ноги должна ему целовать, он буквально спас меня). Он вытянул из меня эту историю буквально клещами (я считала, что не имею права жаловаться) и сказал примерно следующее. Что я живу в условиях постоянного шантажа. Что у меня сейчас выбор, либо жалость к умирающему человеку, либо психушка в ближайшей перспективе, в смысле я могу угодить туда раньше, чем он... (я даже написать не могу этого слова). Я приехала домой уже с принятым решением. Сначала я сообщила о нем своим родным, перед фактом поставила. Потом я объявила о своем решении ему. Я сказала, что ухожу от него не потому что он прав и я б..., а потому что я не могу больше терпеть его издевательств, не хочу и не буду. Мне повезло, на работе выделили комнату в общежитии. Я ушла из дому. Через пару недель мне пришлось заехать домой за мебелью. Он встал передо мной на колени и сказал, что больше никогда не позволит себе не то что словом, взглядом, оскорбить или унизить меня, что жизнь без меня была для него адом, что он понял наконец, что я его счастье и любовь. Мы ревели оба. Грузчики, нанятые для перевозки мебели, умилялись, глядя на наше перемирие. Он просил, чтобы я отказалась от комнаты в общежитии, но я оставила ее за собой, чтобы он знал, что мне есть куда уйти. Теперь у нас была совсем другая жизнь. У него уже 1 группа, и он даже с постели вставать не мог. Каждый день температура, незаживающие раны, волосы, которые буквально клочьями стали вылезать, боли жуткие. Он не выносил визитеров, воспринимал как насмешку над ним, умирающим. 23 февраля (тогда еще не был выходным днем) я вернулась домой, а он пытался таблетками отравиться. Скорая откачала. В больницу ехать категорически отказывался. Стал таким нежым, ласковым. А через неделю мне позвонила соседская девчонка, чтобы я бросала все и ехала домой. Я спросила только, что он сделал? И услышала ответ - застрелился. Дома куча каких-то мужиков. Меня допрашивали, будто из-под забора пьяную привезли. Почти оскорбляли. Пришлось на место поставить. И услышать вслед: такая и убить могла. А когда его увезли, мы еще долго с подругой, ползая на четвереньках кровь с пола ладонями собирали. Я думала, что эта кровь у меня пожизненно в глазах стоять будет. Только после похорон мне сообщили, что я уже не обвиняемая в убийстве. Я стала вдовой в 34 года. Женщиной, все также осознающей свою ничтожность. Может быть я жестокая. Верю, что неправа. Знаю, что прощать надо. Но я его не простила. Все давно позади. Я много сил положила на то, чтобы восстановиться и полюбить себя. Конечно, без помощи мужчин, которые меня любили, это было бы невозможно. И я благодарна каждому их них. Однако, когда мама как-то меня спросила, не хотела бы я, чтобы он хотя бы на день вернулся, я почувствовала, как у меня волосы становятся дыбом от ужаса. И не знаю, чего во мне больше, страха или непрощения. Сейчас, по прошествии стольких лет, я научилась вспоминать о нем с легкостью. Но в сташном сне я не хотела бы повторения.